В третью стражу [СИ] - И Намор

    Он не запомнил своего сна. Но что-то ему снилось, и это было что-то приятное, потому что чувствовал себя он сейчас выспавшимся и отдохнувшим. Открыл глаза и потянулся. Отбросил одеяло и с улыбкой встал с кровати, но улыбка ненадолго задержалась на его губах.

    Судя по всему, он здорово погулял вчера. Можно сказать даже — ЧЕРЕСЧУР здорово, если умудрился влезть в чужие трусы. Трусы были странные: белые, шёлковые, длинные, почти до колен. Разумеется, он в жизни такие не носил, и вообще они выглядели какими-то... "Чем это я занимался вчера? Нет, в постели вроде бы больше никого нет. Или ОНА уже ушла? Как её, кстати, звали? Кого? Бред..." — эту ночь он провёл, к сожалению, один. Но больше так напиваться нельзя – действительно, до беспамятства.

    "Где здесь дверь в туалет? Я больше не вытерплю. Ну, наконец-то! Приятное ощущение всё-таки. А это что такое?" Пропала душевая кабина. Вместо неё – большая ванна прямо посреди комнаты. Или так и задумано? "Но как, ради бога, я этого не заметил вчера? Ведь, кажется, принимал душ... Нет, точно принимал! Или все-таки стоял прямо в ванне? Чушь какая-то – надо будет узнать на ресепшене, что это значит и, вообще, с какой стати?!"

    Э-э-э... кстати! А где телевизор? И этого нет! Прямо, как у Булгакова, чего не спросишь, того нет. И как там, у классика, было дальше? Совсем вылетело из головы! А вот, радио! Слава Богу! Ну, нет, один – разъединственный канал, и тот по-голландски. Ни одного знакомого слова. А нет, вот кто-то по-французски — "хочет воспользоваться случаем передать наилучшие поздравления...". А, чёрт – пошёл голландский перевод.

    Так он ничего из новостей этих узнать и не смог, а между тем было бы любопытно узнать, что происходит за стенами гостиницы утром первого января 2010-го года.

    А что там, кстати, происходит? Он подошел к окну, отодвинул занавески, в комнате стало светлее. Улица была непривычно пустой. Авто почти нет, а которые есть, какие-то... не такие, откуда-то издали доносятся гудки клаксонов. И цокот копыт лошади, тянущей телегу с какими-то ящиками. Экологи, мать их! Как там всё-таки было написано в "Мастере и Маргарите"? Это важно, вот только почему?

    Улица, что не так с улицей? Велосипеды есть, машины какие-то все из себя. А ведь вчера были нормальные и много! Не бывает так, что напротив большой гостиницы после новогодней ночи всё не заставлено автомобилями. Просто не бывает! И повозка, такую повозку он видит здесь в Амстердаме впервые. Разве что на старых чёрно-белых фотографиях. Блин, что было у Булгакова? Это важно, важно и ещё раз важно!

    Стоп, а кто он сам? Как его зовут? Имя! Kim ty jesteś?[26] Where you came from?[27] Действительно, откуда? Секунду, на каком это он подумал языке? Вторая фраза – по-английски, а первая? По-польски? Откуда он знает польский? Как откуда? От матери – она ему ещё пела колыбельную: "A-a, kotki dwa, szaro-bure obydwa..."[28]. Чушь какая! Мать ему пела "Шёл отряд по бережку, шёл издалека..."! А откуда он знает английский? Ну как, откуда? Из школы, конечно. Мистер Макфарлейн от литературы так и говорил: "Юные джентльмены, вы должны так владеть вашим родным языком, чтобы Шекспиру не было стыдно за своих потомков".

    "Родным"?

    "Русский язык велик, могуч" — кто это сказал?

    Так какой язык ему родной? Кто его мать? Кто его отец? Когда он родился?

    С какого момента он вообще себя помнит? Да, конечно, с трёх лет. Первое воспоминание в его жизни – день рождения. Торт с тремя свечками. Он их задул с третьего раза. Мама поцеловала его в лоб. А все были какими-то взволнованными: мама, папа, дядя Конрад и остальные. Потом он узнал, в чём было дело – именно тогда началась Великая Война. А ещё через три года его шестой день рождения тоже вышел грустным – мама постоянно вытирала слёзы, потому что в Бельгии погиб дядя Конрад. Польский эмигрант, служил во французской армии и был убит немецким снарядом после прямого попадания в штабной блиндаж где-то при Пашендейле.

    Нет, это какая-то шизофрения! Он родился в день запуска первого спутника – четвёртого октября тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года! Его даже хотели назвать "Спутником", но назвали, как и собирались, Степаном, в честь дедушки Степана Игнатьевича, погибшего под Минском в сорок первом. Его зовут Степан Никитич Матвеев! Да, именно так!

    А кто же такой, тогда, Майкл? Да, это ЕГО и зовут так: Майкл Мэтью Гринвуд, сын сэра Эрнеста Гринвуда и леди Сабины Гринвуд, в девичестве Лисовской, которую отец привёз с собой из Франции. Своё второе имя "Мэтью" он получил в честь прадеда Матеуша Лисовского, повешенного русскими в Варшаве героя восстания против царя.

    Нет! Главное не это! Главное — Булгаков! Кто такой Булгаков? Неважно! Что он сказал? "Рукописи не горят"? Нет. "Правду говорить легко и приятно"? Не то! "Каждый получает по вере его"! Да! Именно так он и сказал! Дед с перстнем сказал: "Каждый получит по вере его". И исчез. Сказал "одно желание на троих". И исполнил. Всё стало, как он сказал. А теперь надо успокоиться и вспомнить, кто он такой — Степан Матвеев в теле сэра Майкла Гринвуда, третьего баронета Лонгфилда, агента Интеллидженс Сервис. Вот только кем теперь стали Федорчук и Ицкович? Если этот дед – дух? джинн? колдун? — сделал с ними что-то подобное, то они должны быть где-то здесь.

    Степан открыл глаза и встал с кресла, в котором теперь оказался совершенно незаметно для себя. Прошелся по комнате, затем решительно подошел к стулу, на котором оставил вчера свою одежду, и, хотя все еще не был уверен, что это именно его одежда, быстро и главное правильно натянул на себя и подштанники, и носки на зажимах, и сорочку и все прочее. Через пять минут он был готов. Кисло усмехнувшись при взгляде на часы, настолько же странные, насколько и знакомые, он открыл дверь и вышел из номера. Где-то за этой дверью – в коридоре, в фойе, ресторане – его должны были ждать, или – если не повезет – не ждать двое незнакомцев: единственных друзей в этом чужом новом мире.

(2)

    Mein Gott, geht es mir beschissen! — Ицкович хотел, было, поднять голову, но острая боль в висках заставила вновь опустить ее на подушку. — Warum habe ich nur Sekt und Cognac zusammen getrunken?![29]

    Вот про коньяк и шампанское он помнил точно. Но, совершенно непонятно, зачем он вообще пил шампанское. От шампанского у Олега обычно случалась изжога, и еще пузырьки, когда пьешь, в нос шибают.

    Bloedmann!!![30] — Ну, где-то так и есть, потому что wenn es keinen Kopf gibt, so wird schon nicht[31].

    А плохо ему было так, что не хотелось жить: типа, мама, роди меня обратно. Однако когда тебе за пятьдесят, а твоей маман недавно исполнилось девяносто, такие просьбы звучат несколько претенциозно. Мысль эта, как ни странно, придала сил, и, плавно перевалив свое тело налево, Олег открыл глаза. В комнате царила полумгла, и это было хорошо. Но зато и совершенно не понять, какой нынче час. Свет с улицы едва пробивался сквозь зашторенные окна, и означать это могло одно из двух: или еще рано, или шторы хорошие, в смысле, плотные. Впрочем, возможен был, как тут же подумалось Олегу, и еще один вариант – низкая облачность, что для Амстердама было вполне нормально. Ну, не мог же он, в самом деле, проспать сутки?

    Амстердам?! — Вяло удивился Ицкович, аккуратно – чтобы не потревожить больную голову – вытягивая из черной пачки сигарету Gitanes. Закуривать лежа не слишком удобно, но Олег с этим все-таки справился и начал уже обдумывать следующий этап операции: "бросок на длину руки". На прикроватном столике стояла серебряная фляжка с коньяком, и несколько глотков этой aqua vita[32]...

    Was geht ab!?[33]

    Ицкович с сомнением смотрел на поспешно выдернутую изо рта сигарету. Сигарета дымилась. Дым щекотал ноздри, а вкус ощущался во рту, но... он не курит два, нет, кажется, уже три года, и даже тогда, когда смолил по две пачки в день, это был никак не французский Житан без фильтра, а совсем даже американский Кент King Size[34]. И вообще, что за бред? Откуда взялась эта долбаная фляга, если должен быть флакон с Chivas Regal[35]?

    Олег все-таки сел на кровати и, по инерции, в очередной раз затянувшись, взял со столика флягу. Сосуд понравился, не смотря на текущее не вполне адекватное состояние доктора Ицковича. Это было правильное вместилище для правильных мужских напитков. И содержание, таки, булькало где-то в серебряном "внутри", так что фляжка оказалась даже лучше, чем ему сразу показалось. Но мысли начали приобретать некое подобие четкости, только когда он добил весь оставшийся коньяк и закурил вторую сигарету.

    Ergo[36]...

    Вчера утром он был в Брюгге. Это Ицкович вспомнил сейчас совершенно определенно.

    Уже хорошо. И что же я делал в Брюгге?

    Ох! — Ну, да: ох и еще раз ох! Вот ведь старый кобель! Впрочем, wer nichts tut, dem misslingt nichts[37].